Холодно. Я почувствовала, как ветер продувал мое пальто насквозь. Кленовая аллея была длинной, пустой, и только в конце виднелась небольшая деревянная скамейка. Я, специально шаркая ногами по дорожке заваленной разноцветными, хрустящими от первого инея листьями, побрела к скамейке. Я села на самый краешек и повернула голову: рядом, поджав ноги и обхватив колени руками, сидела девочка лет 12-и. Мне захотелось поговорить с ней. Что-то было родное, знакомое в этом ребенке. Она чуть покачивалась, следуя дуновениям ветра, и отбивала небольшим, лаковым, черным ботинком незнакомый мне ритм. Я попыталась выяснить, как ее зовут, но на мои вопросы она отвечала молчанием, только ненадолго переставала отсчитывать такт ножкой.
Прошло еще около 10 минут. Девочка, прошуршав в кармане рукой, положила рядом со мной небольшой клочок бумаги. Я развернула его и увидела несколько строчек, написанных углем:
" Вспоминай лето и ничего не бойся. Прости, что я не говорю с тобой. Мне запретили".
Повертев записку в руках, я зажала ее в кулачке, и встала со скамейки.
Я шла вперед, к тяжелой, чугунной калитке вспоминай лето,что бы это значило? Я думала о том, как на следующий год поеду отдыхать, вода, сосновый лес, сухой и теплый, яблоки и терпкая черемуха, сладкий, немного удушливый запах цветущей вишни удушливый тут я почувствовала как кто-то или что-то затягивает узлом шарф на моей шее. Нервными, неуклюжими движениями я пыталась ослабить петлю, воздуха не хватало, в горле словно был комок, и в ушах была слышна пульсация крови. Я дернулась вперед и упала на колени.
Перед глазами появились старые электронные часы с огромными зелеными цифрами. Они сообщили мне: половина пятого утра. Снова приступ, подумала я и потянулась к стакану воды, стоявшему на тумбочке. Такие кошмары не давали мне спать уже 2 недели. Дверь в палату была чуть приоткрыта. Сквозь щель был виден кусочек коридорной стены, освещенной старыми лампами с бледно-серыми абажурами.
Из коридора доносились голоса. Первый был мне очень хорошо знаком: голос Александра Ивановича (моего врача) за пять месяцев пребывания здесь стал мне лучше любой колыбели, по малейшим интонациям я угадывала его настроение. Он произнес отчетливым шепотом с еле заметным надрывом: "Я ничего не скажу ей. Можете забрать ее домой. И простите нас меня,если сможете." Второй голос был мамин. Она плакала.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Регистрация
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
Вход
